в косынке с красным крестиком. Крестик был старательно изображен шариковой ручкой.
– Такой весь косматенький ты лысый кто такой здесь первый раз тебя вижу что заболел что ли я тут медсестра работу любит с дипломом, – прокурлыкала незнакомка.
Паузами между словами и интонациями она пренебрегала, да к тому же не очень-то следила за падежами и склонениями. Было понятно, что важнее всего для кругленькой женщины – донести основную мысль.
– Инсулины делаю в четвертом-женском фершал я фершал медсестра медицины я тебе мыло принесу папа-лапа лапушка мой Брежнев мне отец родной меня Галя зовут Леонидовна! – раскрыла инкогнито округлая незнакомка.
Корней Иваныч, глянув на нее холодно, как и на всех, отвечать не счел возможным.
Галину Леонидовну это ничуть не обескуражило. Она продолжила рассыпать такие же округлые, как и она сама звуки, причем из-за едва заметного, чуть цокающего дефекта речи, казалось, что изо рта её выпрыгивают целлулоидные шарики для игры в пинг-понг. Ближе к концу дискотеки Властелин Вселенной уже полностью знал историю Галины Брежневой.
Галина Леонидовна Брежнева родилась в одна тысяча девятьсот шестидесятом году и немедленно стала жертвою обстоятельств.
Её, писклявого трехдневного несмышленыша, перепутали в роддоме при кормлении. К сановной груди Виктории Петровны, жены Леонида Ильича, поднесли совершенно чужую девочку, которой и посчастливилось пригреться в царственной семье.
А настоящая Галя оказалась у добрых, но к сожалению, неродных родителей-простолюдинов. Понятное дело, что несмотря на все препятствия и интриги завистников, обнаружившие подмену драгоценного чада, Леонид Ильич и Виктория Петровна бросили все силы на поиски родимой кровинушки.
Начиная с шестьдесят шестого года, когда Брежнев, получив первую звездочку Героя Советского Союза, стал Генеральным Секретарем, поиски Галины вел КГБ. К несчастью, приемная семья к тому времени покинула веселую Москву и перебралась за длинным рублем в Туймадск – древний сибирский город, являвшийся тогда, как и сейчас впрочем, такой дырой, что весь КГБ не сумел бы отыскать ровным счетом никого.
Галина Брежнева, носившая в ту пору имя Ольга Черных, была обычной, ну может быть, немного замкнутой девочкой. Учась на твердые тройки с ювелирными вкраплениями четверок, собиралась продолжить занятия в медучилище и посвятить себя нелегкой профессии сестры милосердия.
Все так и случилось бы, если бы Оле не поручили проводить политинформации в её родном десятом «В». Далекая от политики, простодушная девушка принялась усиленно штудировать газеты «Правда» и «Труд», начала ежедневно смотреть программу «Время».
Непривычная деятельность утомляла. Оля Черных старалась запоминать всё, что читала и слышала, но голова с трудом воспринимала непонятные слова, имевшие лишь внешнюю форму и не наполненные сутью. Все эти «центральные комитеты» и «посевные», «мирные инициативы» и «люди доброй воли», «коммунистические университеты миллионов» и «советы народного хозяйства» пролетали сквозь Олюшкину голову, проделывая огромные дыры в ей и без того неплотно сбитом мозгу.
Как-то раз, натужно просматривая программу «Время», Оля заметила, что Генеральный Секретарь, дорогой Леонид Ильич, отведя на мгновение глаза от бумажки с речью, посмотрел прямо на неё с экрана немолодого «Рекорда». Взгляд Брежнева вызвал у Оли ощущение некой тайны, разгадка которой лежит где-то близко, но не дается пока. Так человек, измучившись сложением головоломки, случайно вдруг совмещает несоединимые, казалось бы, части в одно целое и глядит на них ошеломленный, не веря, что потратил на такой понятный пустяк несколько часов.
– Померещилось, – подумала Оля.
Через пару дней Брежнев вновь посмотрел на неё с экрана, на это раз как-то требовательно и строго. А на другой день он уже почти не отрывал взгляда от Ольги и словно пытался на что-то намекнуть, выразительно шевеля гусеничными бровями. После программы «Время» транслировали фильм с Никулиным «Когда деревья были большими», и там почему-то часто звучало слово «дочь».
Оля начала плохо спать по ночам. В коротких снах Леонид Ильич нависал, шевелил бровями, блестел умоляюще лихим молдаванским глазом, не говорил ничего. Проснувшись среди ночи, Олюшка читала газеты для успокоения.
Через пару месяцев, видимо, сообразив, что одному Леониду Ильичу с бестолковой Олей не справиться, к делу подключились телевизионные дикторы. Всякий раз, произнося имя и набор титулов Генерального Секретаря, они в упор глядели на Олю, делая едва заметные знаки руками, мол, смотри, думай, соображай! Неужели не понимаешь?!
В газетных статьях все чаще и чаще начали встречаться какие-то дочери. Оля пыталась переключиться на художественную литературу, но там эти чертовы загадочные дочери попадались еще чаще. Малопонятный Бальзак напугал «Дочерью Евы». Прикидывавшийся добрым и веселым, а оказавшийся глумливым гаером Антоша Чехонте подсунул глупую «Дочь Альбиона». И даже теплый и любимый с детства Андерсен, нахмурясь, погрозил «Дочерью болотного царя» с полки потрёпанных книг.
Пушкин! Вот кто всегда к месту, вот кто простой, понятный, озорной, свойский, как сосед по парте… Предатель Пушкин оглушил «Капитанской дочкой» с коленкоровой обложки синего томика. Олюшка в ужасе отшвырнула книгу. Пушкин в синем томе похабно растопырил страницы и прикинулся мертвым, напоследок брызнув Оле прямо в глаза строкой со случайной страницы «Три дня купеческая дочь Наташа пропадала…»
Олю колотило от волнения. Было совершенно понятно, что всё происходит не просто так, и вот-вот должно возникнуть прояснение, но где и в чём разгадка, было совершенно непонятно.
Этим вечером Брежнев из программы «Время» был особенно таинственен. Он бросал на Олю столь пристальные взгляды над страницами очередного доклада, так многозначительно пошевеливал косматыми бровями, что Олюшка начала слышать голос Леонида Ильича как будто внутри головы, а не в телевизоре.
«В течение многих лет весь советский народ…» – бубнил генеральный секретарь, а у Оли в голове отдавалось: «Многих-ногих-огих лет-лет-ет…»
«Каких таких лет? – подумала Оля. – О чём он? И сколько ему самому лет? А ведь он выглядит совсем молодо еще. Можно сказать – молодой человек!»
Оле стало на минуточку смешно и это еще больше запутало её мысли… «А мне сколько лет? Да что же это я? Мне шестнадцать. Значит, я уже взрослая…»
После «Времени» пошла программа с каким-то литературным обозрением. Миловидная ведущая ручьем лила малопонятный поток слов, и Олюшка почти задремала в кресле. Внезапно её сознание буквально расколол обрывок простой фразы: – «…при его участии был произведен критический разбор спектакля „Взрослая дочь молодого человека“ по пьесе драматурга Славкина…»
Слова эти – «Взрослая дочь молодого человека» – затрепетали в Олиной голове огненными буквами. Она обхватила ладонями голову, боясь, что её разорвет сейчас на части. «Брежнев – молодой человек! Я – взрослая… Дочь, дочь, дочь! Взрослая дочь молодого человека!». Оля согнулась в кресле. Картина мира прояснялась слишком стремительно и была непереносимо великолепна.
– Что с тобой, доченька? – оторвался от кроссворда папа, заметивший, наконец, что-то неладное.
Оля сползла с кресла на прохладный пол.
– Папа, – сказала она, – поздравь меня, я тебе не дочка. Мой отец Генеральный секретарь коммунистической партии Советского Союза Леонид Ильич Брежнев!!! Об этом сейчас по телевизору передали!
Уже через пару часов родители, понявшие, что Олюшка не шутит, вызвали скорую помощь.
В психиатрической больнице не удивились. Там видали и не такое. Курс инсулиновых шоков не произвел ожидаемого действия. Напротив, Оля теперь в деталях начала рассказывать историю своего исчезновения из семьи Генсека.
Кроме того, Оля потребовала называть себя исключительно урождённым именем и начала отзываться лишь на «Галину». Курс аминазина помог с тем же ровно успехом, к тому же Галина отказалась категорически от свиданий с родителями.
– Они хорошие люди, но не родные мне, – объясняла Галя лечащему врачу, – так зачем я их буду зря расстраивать. Вот папа Лёня меня скоро заберет, так он вас министром назначит…
Доктор призадумался и назначил еще один курс аминазина. Затем курс галоперидола. Затем и того, и другого, и побольше.
Шли месяцы. Галя Брежнева, как все её уже давно называли в отделении, писала письма Брежневу и отказывалась выходить к «ненастоящим родителям». Те плакали под дверью отделения и передавали продукты. Передачи Галя разделяла
